— Мерзавцы! — кричал Саша, ругая начальство. — Им дают миллионы, они бросают нам гроши, а сотни тысяч тратят на бабёнок да разных бар, которые будто бы работают в обществе. Революции делает не общество, не барство — это надо знать, идиоты, революция растёт внизу, в земле, в народе. Дайте мне пять миллионов — через один месяц я вам
подниму революцию на улицы, я вытащу её из тёмных углов на свет…
Неточные совпадения
— Нервничают, — снова сказал Дронов, усмехаясь, и
поднял стакан вина к толстым губам своим. — А знаешь, о возможности
революции многие догадываются! Факт. Ногайцев даже в Норвегию ездил, дом купил там на всякий случай. Ты — как считаешь: возможна?
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта женщина раздражала его. Почему она работает на
революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики
поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
— Мне
революция — не нужна, но, разумеется, я и против ее даже пальца не
подниму.
О себе он наговорил чепухи, а на вопрос о
революции строго ответил, что об этом не говорят с женщиной в постели, и ему показалось, что ответ этот еще выше
поднял его в глазах Бланш.
Для того чтоб отрезаться от Европы, от просвещения, от
революции, пугавшей его с 14 декабря, Николай, с своей стороны,
поднял хоругвь православия, самодержавия и народности, отделанную на манер прусского штандарта и поддерживаемую чем ни попало — дикими романами Загоскина, дикой иконописью, дикой архитектурой, Уваровым, преследованием униат и «Рукой Всевышнего отечества спасла».
Вы одни
подняли вопрос негации и переворота на высоту науки, и вы первые сказали Франции, что нет спасения внутри разваливающегося здания, что и спасать из него нечего, что самые его понятия о свободе и
революции проникнуты консерватизмом и реакцией.
— Кто проповедует ваше довольство? — грубо спросил Шеметов и вдруг остановился. Он
поднял брови и, словно что вспомнив, оглянулся назад. — Что это он про кобылу-то говорил?.. Черт знает, что такое! Идут девять здоровенных молодцов, судьбы
революции решают… Пойдемте, поможем ему!
— Товарищи! Рабоче-крестьянская армия выгнала из Крыма белогвардейскую нечисть. Теперь у нас везде власть трудящихся… Товарищи!
Революция начинается везде! В Венгрии утвердилась власть советов, тоже и в Персии. В Германии
революция. Мировой пролетариат
поднял голову и ринулся на борьбу со своими угнетателями-капиталистами…
В газетной прессе действовали не одни клевреты 2 декабря, не одни Кассаньяки. Полегоньку
поднимали голову и сторонники конституционного либерализма, и люди с идеалами
революции 1848 года. Но даже и более ловкие, чем убежденные журналисты, вроде Эмиля Жирардена, вели также либерально-оппозиционную игру.